Том 2. Сцены и комедии 1843-1852 - Страница 82

Беспандин. По-моему, коли правду говорить, эдак неудобно будет. Впрочем, я готов согласиться, если мне этот участок дадут.

Каурова. И я готова согласиться, если мне этот участок дадут.

Алупкин. Какой?

Каурова. А вот, что братец мой для себя спрашивает.

Суслов. Вот, говорите после этого, что она ни на что не согласна!

Пехтерьев. Однако, позвольте, позвольте… двоим нельзя один и тот же участок определить; надо, чтоб один из вас пожертвовал, оказал великодушие — взял похуже.

Беспандин. А смею спросить, для какого дьявола буду я оказывать великодушие?

Пехтерьев. Для какого… какие вы, однако, странные слова употребляете!.. для вашей сестрицы.

Беспандин. Вот тебе на!

Пехтерьев. Ваша сестра, не забудьте, принадлежит к слабому полу; она женщина, а вы мужчина… она ведь женщина, Ферапонт Ильич!

Беспандин. Нет-с, это, я вижу, уж философия пошла…

Пехтерьев. Какую же вы тут философию находите?

Беспапдин. Философия!

Пехтерьев. Однако это меня удивляет… Вас это не удивляет, господа?

Алупкин. Меня-с? Меня сегодня ничто удивить не в состоянии-с. Вы мне можете сказать, что вы родного отца своего съели; я не удивлюсь, я поверю.

Балагалаев. Господа, господа! позвольте мне сказать слово. Самое их как бы снова возгоревшее упорство доказывает вам, любезнейший Петр Петрович, что ваше разделение не совсем удачно…

Пехтерьев. Неудачно! Позвольте… почему же неудачно, это следует доказать… Я не спорю, может быть, ваше предложение прекрасно, но и о моем предложении тоже нельзя судить с первого взгляда. Я провел черту, так сказать, ангро̀; конечно, я мог ошибиться в мелочах. Разумеется, нужно уравнять оба участка, сообразить, рассмотреть подробно; но почему же неудачно?..

Алупкин (Суслову). Какую он это черту провел?

Суслов. Ангро̀.

Алупкин. А что значит ангро̀?

Суслов. А господь его знает! должно быть, немецкое слово.

Балагалаев. Положим, Петр Петрович, что ваше предложение отлично, превосходно; но главное дело, надо поровну разделить. Вот в чем задача.

Пехтерьев. Так-с. Впрочем, конечно, вам лучше знать… Конечно, я в этом случае не могу с вами тягаться. Мое предложение, вы говорите, неудачно…

Балагалаев. Да нет, Петр Петрович…

Каурова. Я понимаю, почему Николай Иваныч так на своем настаивает.

Балагалаев. Что вы хотите сказать, сударыня, объяснитесь…

Каурова. Да уж я знаю!

Балагалаев. Я прошу вас объясниться.

Каурова. Николай Иваныч намерен у Феранонта Ильича рощу за бесценок купить… Так вот от этого они так и стараются, чтоб она ему досталась.

Балагалаев. Позвольте вам заметить, Анна Ильинишна, что вы забываетесь! Ферапонт Ильич разве дитя? Разве вы не получите вашей половины?.. Да и кто вам сказал, что я намерен купить эту рощу? и разве вы можете запретить вашему братцу продавать свою собственность?

Каурова. Этого я не могу ему запретить, да дело не в этом, а в том, что вы нас не по чистой совести делите, не по справедливости то есть, а как для вас выгоднее.

Балагалаев. О, это слишком!

Алупкин. А, вот и вы теперь то же говорите!

Пехтерьев. Всё это запутано, признаюсь, очень темно и запутано.

Балагалаев. Это, наконец, всякого выведет из терпения… Что тут запутанного? что тут темного? Ну, да! я намерен купить у Ферапонта Ильича рощу; я, может быть, весь его участок намерен приобрести. Что же из этого следует? позвольте спросить?.. Я не по чистой совести делю… и повернулся у вас язык это сказать! Анна Ильинишна — женщина, я ее извиняю; но вы, Петр Петрович… запутано! Вы бы сперва посмотрели, верно ли разделено имение… Стало быть, верно, коли им предоставлялся выбор участка.

Пехтерьев. Напрасно вы так горячитесь, Николай Иваныч.

Балагалаев. Помилуйте, когда меня бог знает в чем подозревают, — меня, предводителя, удостоенного лестного внимания дворянства! Помилуйте, еще бы не горячиться, когда задевают мою честь!

Пехтерьев. Вашей чести никто не задевает, да и притом, почему ж, если можно, безобидно, как говорится, согласить собственную выгоду с выгодой другого, почему ж и не сделать так? А что касается до предводительства, то поверьте, Николай Иваныч, не всегда выбирают самых достойных, и если кого отставили, это еще не значит, что он недостойный. Впрочем, я это, конечно, говорю не для вас…

Балагалаев. Понимаю, Петр Петрович! Я понимаю, это вы на свой счет изволите говорить, да и на мой кстати. Что ж, извольте попытаться! Выборы близко. Может быть, на сей раз дворянство откроет, наконец, глаза… Может быть, оно, наконец, оценит настоящие ваши достоинства.

Пехтерьев. Если господа дворяне почтут меня своею доверенностью, я не откажусь, не беспокойтесь.

Каурова. И тогда у нас будет настоящий предводитель!

Балагалаев. О, я не сомневаюсь! Но вы поймете теперь, что, после всех этих оскорбительных намеков, мне было бы совершенно неприлично вмешиваться более в ваши дела, а потому…

Беспандин. Да зачем же, Николай Иваныч?

Пехтерьев. Николай Иваныч! я, право…

Балагалаев. Нет, уж извините. Вельвицкий, подай сюда все их бумаги. Вот вам ваши письма, ваши планы. Делитесь, как знаете, обратитесь, если хотите, к Петру Петровичу.

Каурова. С удовольствием, с удовольствием.

Пехтерьев. А я решительно отказываюсь: я вовсе не намерен… Помилуйте!